Три слова, вынесенные в заголовок нашего очерка: психика, сознание и бессознательное, — означают не только три центральных и основных психологических вопроса, но являются в гораздо большей степени вопросами методологическими, т. е. вопросами о принципах построения самой психологической науки. Это превосходно выразил Т. Липпс в известном определении проблемы подсознательного, гласящем, что подсознательное не столько психологический вопрос, сколько вопрос самой психологии.
То же самое имел в виду и Г. Геффдинг (1908), когда введение понятия бессознательного в психологии приравнивал по значению к понятию потенциальной физической энергии в физике. Только с введением этого понятия становится вообще возможна психология как самостоятельная наука, которая может объединять и координировать факты опыта в известную систему, подчиненную особым закономерностям. Г. Мюн-стерберг, обсуждая этот же самый вопрос, проводит аналогию между проблемой бессознательного в психологии и проблемой наличия сознания у животных. На основании одних наблюдений, говорит он, нельзя решить, которое из различных объяснений этих проблем правильно. Мы должны решить это прежде, чем приняться за изучение фактов.
Другими словами, вопрос — обладают ли животные сознанием или нет — нельзя решить опытным путем, это вопрос гносеологический. Точно так же и здесь: ни одно анормальное переживание не может само по себе служить доказательством того, что требуется психологическое, а не физиологическое объяснение. Это философский вопрос, который должен быть решен теоретически, прежде чем мы можем приняться за объяснение специальных фактов.
Мы видим, что целые системы и психологические направления получают совершенно своеобразное развитие в зависимости от того, как они объясняют для себя три стоящих в заголовке этого очерк, слова. Достаточно в качестве примера напомнить психоанализ, по строенный на понятии бессознательного, и сравнить с ним традиционную эмпирическую психологию, изучающую исключительно сознательные явления.
Достаточно, далее, вспомнить объективную психологию И. П. Павлова и американских бихевиориетов, совершенно исключающих психические явления из круга своего исследования, и сравнить их со сторонниками так называемой понимающей, или описательной, психологии, единственная задача которой — анализ, классификация и описание феноменов психической жизни без всякого обращения к вопросам физиологии и поведения, — стоит только вспомнить все это для того, чтобы убедиться, что вопрос о психике, сознательном и бессознательном имеет определяющее методологическое значение для всякой психологической системы. В зависимости от того, как решается этот основной для нашей науки вопрос, находится и самая судьба нашей науки.
Для одних она перестает существовать вовсе, заменяясь настоящей физиологией головного мозга или рефлексологией, для других она превращается в эйдетическую психологию или чистую феноменологию духа, третьи, наконец, ищут путей к осуществлению синтетической психологии. Мы подойдем к этому вопросу не с исторической или критической стороны, мы не станем рассматривать во всей полноте важнейшие типы понимания всех этих проблем, мы с самого начала ограничим задачу рассмотрением значения всех трех мотивов в системе объективной научной психологии.
Возможность психологии как самостоятельной науки до самого последнего времени ставилась в зависимость от признания психики самостоятельной сферой бытия. До сих пор еще широко распространено мнение, что содержание и предмет психологической науки составляют психические явления или процессы и что, следовательно, психология как самостоятельная наука возможна только на основе идеалистического философского допущения самостоятельности и изначальности духа наравне с материей.
И. П. Павлов доказал, и в этом заключается его огромная заслуга, что можно физиологически истолковать поведение, совершенно не пытаясь проникнуть во внутренний мир животного, и что это поведение может быть с научной точностью объяснено, подчинено известным закономерностям и даже предсказано вперед, без всякой попытки составить себе хотя бы смутное и отдаленное представление о переживаниях животного. Иначе говоря, Павлов показал, что возможно объективно-физиологическое изучение поведения, по крайней мере животного, но в принципе и людей, изучение, игнорирующее психическую жизнь.
Вместе с тем Павлов, подчиняясь той же самой логике, что и Э. Шпрангер, отдает богу богово и кесарю — кесарево, оставляя за физиологией объективный, а за психологией субъективный подходы к поведению. И для Павлова психологическое и психическое совершенно совпадают друг с другом. Этот вопрос совершенно неразрешим, как показала вся история нашей науки, на почве того философского основания, на котором стояла психология до сих пор. Создавалось положение, которое можно выразить суммарно, как итог всего длительного исторического развития нашей науки.
С одной стороны, полное отрицание возможностей изучать психику, игнорирование ее, ибо изучение ее ставит нас на путь беспричинного мышления. В самом деле, психическая жизнь характеризуется перерывами, отсутствием постоянной и непрерывной связи между ее элементами, исчезновением и появлением вновь этих элементов. Поэтому невозможно установить причинные отношения между отдельными элементами, и в результате — необходимость отказаться от психологии как естественно-научной дисциплины. «С точки зрения психологии, — говорит Г. Мюнстерберг, — даже и между вполне сознательными явлениями психической жизни нет действительной связи и они не могут являться причинами или; служить объяснением чему-либо. Поэтому во внутренней жизни, как ее рассматривает психология, нет прямой причинности, поэтому причинное объяснение приложимо к психическим явлениям только извне, поскольку их можно рассматривать как дополнение физиологических процессов» [1].
Итак, один путь приводит к полному отрицанию психики, а следовательно, и психологии. Остаются два других пути, не менее интересных и не менее ярко свидетельствующих о том тупике, в который была заведена историческим развитием наша наука.
Первый из них — это та описательная психология, о которой мы уже говорили. Она принимает психику за совершенно обособленную сферу действительности, в которой не действуют никакие законны материи и которая является чистым царством духа. В этой чисто духовной области невозможны никакие причинные отношения, здесь нужно добиваться понимания, выяснения смыслов, установления ценностей, здесь можно описывать и расчленять, классифицировать и устанавливать структуры. Эту психологию, под именем описательной, противопоставляют объяснительной психологии, изгоняя тем самым задачи объяснения из области науки.
Ее-то — описательную психологию — в качестве науки о духе противопоставляют естественно-научной психологии. Таким образом, и здесь психология разбивается на две части, взаимно несвязанные друг с другом. В описательной психологии господствуют совершенно другие приемы познания: здесь не может быть речи об индукции, и о других приемах в установлении эмпирических законов. Здесь господствует аналитический, или феноменологический, метод, метод сущностного усмотрения, или интуиции, который позволяет анализировать непосредственные данные сознания.
«В области сознания, — говорит Э. Гуссерль, — разница между явлением и бытием уничтожена» [2]десь все то, что кажется, действительно. Поэтому психология этого рода гораздо
ближе напоминает геометрию, чем какую-либо естественную науку, например физику; она должна превратиться в математику духа, о которой мечтал Дильтей. Само собой разумеется, что при этом психическое отождествляется всецело с сознательным, так как интуиция предполагает непосредственное осознавание своих переживаний. Но есть еще один метод в психологии, который, как отмечает Э. Шпрангер, также следует выдвинутому им принципу: психологическое — психологически, но только идет обратным путем. Для этого направления психическое и сознательное — не синонимы. Центральным понятием психологии является бессознательное, которое позволяет заполнить недостающие пробелы психической жизни, установить отсутствующие причинные связи, мысленно продолжить описание психических явлений в тех же терминах дальше, считая, что причина должна быть однородна со следствием или, во всяком случае, находиться с ним в одном и том же ряду.
Таким образом, сохраняется возможность психологии как особой науки. Но эта попытка в высшей степени двойственная, так как заключает в себе две, по существу разнородные тенденции. Щпрангер со всей справедливостью говорит, что Фрейд, главный представитель этой теории, молчаливо исходит из того же самого принципа, что и понимающая психология: в области психологии нужно строить познание чисто психологически, поскольку это возможно. Преждевременные или случайные экскурсы в область анатомического и физиологического хотя и могут вскрывать психофизические связи как факты, но нисколько не помогут нам понять что-либо.
Попытка Фрейда заключается, а тенденции продолжить осмысленные связи и зависимости психических явлений в область бессознательного, предположить, что за сознательными явлениями стоят обусловливающие их бессознательные, которые могут быть восстановлены путем анализа следов и толкования их проявлений. Но тот же Шпрангер делает Фрейду жесткий упрек: в этой теории он замечает своеобразное теоретическое заблуждение; Он говорит, что если у Фрейда преодолен физиологический материализм, то продолжает существовать материализм психологический, молчаливая метафизическая предпосылка, заключающаяся в том, что само собой разумеется наличие сексуального влечения, а все остальные должны быть поняты, исходя из него.
И в самом деле, попытка создать психологию при помощи понятия о бессознательном является здесь двойственной попыткой: с одной стороны, родственной идеалистической психологии, поскольку выполняется завет объяснения психических явлений из психических же, с другой — поскольку вводится идея строжайшего детерминизма всех психических проявлений, а основа их сводится к органическому, биологическому влечению, именно инстинкту продолжения рода, постольку Фрейд становится на почву материализма.
Таковы три пути: отказ от изучения психики (рефлексология), «изучение» психики через психическое же (описательная психология) и познание психики через бессознательное (Фрейд). Как видим, это три совершенно различные системы психологии, получающиеся в зависимости от того, как решается основной вопрос относительно понимания психики в каждой из них. Мы уже сказали, что историческое развитие нашей науки завело эту проблему в безвыходный тупик, из которого нет иного выхода, кроме отказа от философского основания старой психологии.
Только диалектический подход к этой проблеме открывает, что в самой постановке всех решительно проблем, связанных с психикой, сознанием и бессознательным, допускалась ошибка. Это были всегда ложно поставленные проблемы, а потому и неразрешимые. То, что совершенно непреодолимо для метафизического мышления, именно глубокое отличие психических процессов от физиологических, несводимость одних к другим, не является камнем преткновения для диалектической мысли, которая привыкла рассматривать процессы - развития как. процессы, с одной стороны, непрерывные, а с другой — сопровождающиеся скачками, возникновением новых качеств.
Диалектическая психология исходит раньше всего из единства психических и физиологических процессов. Для диалектической психологии психика не является, по выражению Спинозы, чем-то лежащим по ту сторону природы или государством в государстве, она является частью самой природы, непосредственно связанной с функциями высшей организованной материи нашего головного мозга. Как и вся остальная природа, она не была создана, а возникла в процессе развития. Ее зачаточные формы заключены уже везде — там, где в живой клетке содержатся свойства изменяться под влиянием внешних воздействий и реагировать на них.
Где-то, на какой-то определенной ступени развития животных, в развитии мозговых процессов произошло качественное изменение, которое, с одной стороны, было подготовлено всем предшествующим ходом развития, а с другой — являлось скачком в процессе развития, Так как знаменовало собой возникновение нового качества, не сводимого механически к более простым явлениям. Если принять эту естественную историю психики, станет понятна и вторая мысль, заключающаяся в том, что психику следует рассматривать не как особые процессы, добавочно существующие поверх и помимо мозговых процессов, где-то над или между ними, а как субъективное выражение тех же самых процессов, как особую сторону, особую качественную характеристику высших функций мозга.
Психический процесс путем абстракции искусственно выделяется или вырывается из того целостного психофизиологического процесса, внутри которого он только и приобретает свое значение и свой смысл. Неразрешимость психической проблемы для старой психологии и заключалась в значительной степени в том, что из-за идеалистического подхода к ней психическое вырывалось из того целостного процесса, часть которого оно составляет, и ему приписывалась роль самостоятельного процесса, существующего наряду и помимо процессов физиологических.
Напротив, признание единства этого психофизиологического процесса приводит нас с необходимостью к совершенно новому методологическому требованию: мы должны изучать не отдельные, вырванные из единства психические и физиологические Процессы, которые при этом становятся совершенно непонятными для нас; мы должны брать целый процесс, который характеризуется со стороны субъективной и объективной одновременно.
Однако признание единства психического и физического, выражающееся, во-первых, в допущении, что психика появилась на известной ступени развития органической материи, и; во-вторых, что психические процессы составляют неотделимую часть более сложных целых, вне которых они не существуют, а значит, и не могут изучаться, не должно привести нас к отождествлению психического и физического.
Существуют два основных вида подобного отождествления. Один из них характерен для того направления идеалистической философии, которое нашло отражение в трудах Э. Маха, а другой характерен для механистического материализма и французских материалистов XVIII в. Последний взгляд заключается в том, что психический процесс отождествляется с физиологическим нервным процессом и сводится к последнему. В результате проблема психики уничтожается вовсе, разница между высшим психическим поведением и допсихическими формами приспособления стирается. Неоспоримое свидетельство непосредственного опыта уничтожается, и мы приходим к неизбежному и непримиримому противоречию со всеми решительно данными психического опыта.
Другое отождествление, характерное для махизма, заключается в том, что психическое переживание, например ощущение, отождествляется с соответствующим ему объективным предметом. Как известно, в философии Маха такое отождествление приводит к признанию существования элементов, в которых нельзя отличить объективного от субъективного. и
Диалектическая психология отказывается и от того и от другого, отождествления, она не смешивает психические и физиологические процессы, она признает несводимое качественное своеобразие психики, она утверждает только, что психологические процессы едины. Мы приходим, таким образом, к признанию своеобразных психофизиологических единых процессов, представляющих высшие формы поведения человека, которые мы предлагаем называть психологическими процессами, в отличие от психических и по аналогии с тем, что называется физиологическими процессами.
Старая психология отождествляла психику и сознание. Все психическое тем самым было уже и сознательным. Например, психологи Ф. Брентано, А. Бэн и др. утверждали, что самый вопрос о существовании бессознательных психических явлений противоречив уже в определении. Первым и непосредственным свойством психического является то, что оно нами сознается, переживается, что оно нам дано в непосредственном внутреннем опыте, и поэтому самое выражение «бессознательная психика» казалось старым авторам такой же бессмыслицей, как выражение «круглый квадрат» или «сухая вода».
Другие авторы, напротив, издавна обращали внимание на три основных момента, которые заставляли их Вводить понятие бессознательного в психологию.
Первый момент заключался в том, что самая сознательность явлений имеет различные степени: мы одно переживаем более сознательно и ярко, другое — менее. Есть вещи, находящиеся почти на самой границе сознания и то входящие, то выходящие из его поля, есть смутно сознаваемые вещи, есть переживания, более или менее тесно связанные с реальной системой переживаний, например сновидение. Таким образом, утверждали они, ведь явление не становится менее психичным от того, что оно становится менее сознательным. Отсюда они делали вывод, что можно допустить и бессознательные психические явления.
Другой момент заключается в том, что внутри самой психической жизни обнаруживается известная конкуренция отдельных элементов, борьба их за вступление в поле сознания, вытеснение одних элементов другими, тенденция к возобновлению, иногда навязчивое воспроизведение и т. д. И. Гербарт, сводивший всю психическую жизнь к сложной механике представлений, различал и затемненные или бессознательные представления, которые появлялись в результате вытеснения из поля ясного сознания и продолжали существовать под порогом сознания как стремление к представлению» Здесь уже заключена, с одной стороны, в зародыше теория 3. Фрейда, по которому бессознательное возникает из вытеснения, и с другой — теория Г. Геффдинга, для которого бессознательное соответствует потенциальной энергии в физике.
Третий момент заключается в следующем. Психическая жизнь, как уже говорилось, представляет собой слишком отрывочные ряды явлений, которые естественно требуют допущения, что они продолжают существовать и тогда, когда мы их больше не сознаем. Я видел нечто, затем через некоторое время я вспоминаю это, спрашивается: что было с представлением об этом предмете в продолжение всего времени, пока я о нем не вспоминал? Что в мозгу сохранится известный динамический след, оставленный этим впечатлением, психологи никогда не сомневались, но соответствовало ли этому следу потенциальное явление? Многие думали, что да.
В связи с этим возникает очень сложный и большой вопрос о том, что нам до сих пор неизвестны все те условия, при которых мозговые процессы начинают сопровождаться сознанием. Как и в отношении биологического значения психики, так и здесь трудность проблемы заключается в ее ложной постановке. Нельзя спрашивать, при каких условиях нервный процесс начинает сопровождаться психическим, потому что нервные процессы вообще не сопровождаются психическими, а психические составляют часть более сложного целого процесса, в который тоже как органическая часть входит и нервный процесс.
В. М. Бехтерев, например, предполагал, что, когда нервный ток, распространяясь в мозгу, наталкивается на препятствие, встречает затруднение, тогда только и начинает работать сознание. На самом деле нужно спрашивать иначе, именно: при каких условиях возникают те сложные процессы, которые характеризуются наличием в них психической стороны? Надо искать, таким образом, определенных условий в нервной системе и в поведении в целом для возникновения психологических целостных процессов, а не внутри данных нервных процессов — для возникновения в них психических процессов.
К этому ближе подходит Павлов, когда уподобляет сознание светлому пятну, которое движется по поверхности полушарий головного мозга, соответствуя оптимальному нервному возбуждению.
Проблема о бессознательном в старой психологии ставилась так: основным вопросом было признать бессознательное психическим или признать его физиологическим. Такие авторы, как Г. Мюнстерберг, Т. Рибо и др., не видевшие иной возможности объяснить психические явления, кроме физиологии, высказывались прямо за признание бессознательного физиологическим.
Так, Мюнстерберг утверждает, что нет ни одного такого признака, приписываемого подсознательным явлениям, на основе которого они должны быть причислены к психическим. По его мнению, даже в том случае, когда подсознательные процессы обнаруживают видимую целесообразность, даже и тогда у нас нет основания приписывать этим процессам психическую природу. Физиологическая мозговая деятельность, говорит он, не только вполне может дать разумные результаты, но одна только она и может это сделать. Психическая деятельность совершенно на это неспособна, поэтому Мюнстерберг приходит к общему выводу, что бессознательное — физиологический процесс, что это объяснение не оставляет места для мистических теорий, к которым легко прийти от понятия подсознательной психической жизни. По его словам, одно из немаловажных достоинств научного физиологического объяснения в том и заключается, что оно мешает такой псевдофилософии. Однако Мюнстерберг полагает, что при исследовании бессознательного мы можем пользоваться терминологией психологии — с условием, чтобы психологические термины служили только ярлыками для крайне сложных нервных физиологических процессов. В частности, Мюнстерберг говорит, что, если бы ему пришлось писать историю женщины, у которой наблюдалось раздвоение сознания, он бы рассматривал все подсознательные процессы как физиологические, .но ради удобства и ясности описывал их на языке психологии.
В одном Мюнстерберг несомненно прав. Такое физиологическое объяснение подсознательного закрывает двери для мистических теорий, и, наоборот, признание, что бессознательное психично, часто приводит, как Э. Гартмана, действительно к мистической теории, допускающей, наряду с существованием сознательной личности, существование второго «Я», которое построено по тому же образцу и которое, в сущности говоря, является воскрешением старой идеи о душе, но только в новой и более путаной редакции.
Для того чтобы обзор наш был полным, а оценка нового разрешения вопроса достаточно ясной, мы должны упомянуть, что существует и третий путь разъяснения проблемы бессознательного в старой психологии, именно тот путь, который избрал Фрейд. Мы уже указывали на двойственность этого пути. Фрейд не решает основного, по существу и неразрешимого вопроса, психично ли бессознательное или не психично. Он говорит, что, исследуя поведение и переживания нервных больных, он наталкивался на известные пробелы, опущенные связи, забывания, которые он путем анализа восстанавливал.
Фрейд рассказывает об одной больной, которая производила навязчивые действия, причем смысл действий оставался ей неизвестным. Анализ вскрыл предпосылки, Из которых вытекали эти бессознательные действия. По словам Фрейда, она, вела себя точно так, как загипнотизированный, которому И. Бернгейм внушал, чтобы 5 минут спустя после пробуждения он открыл в палате зонтик, и который выполнял это внушение в состоянии бодрствования, не умея объяснить мотива своего поступка. При таком положении вещей Фрейд говорит о существовании бессознательных душевных процессов. Фрейд готов отказаться от своего предположения об их существовании лишь в том случае, если кто-нибудь опишет эти факты более конкретным научным образом, а до того он настаивает на этом положении и с удивлением пожимает плечами, отказываясь понимать, когда ему возражают, что бессознательное не представляет собою в данном случае в Научном смысле нечто реальное.
Непонятно, как это нечто нереальное оказывает в то же время такое реально ощутимое влияние, как навязчивое действие. В этом следует разобраться, так как теория Фрейда принадлежит к числу самых сложных из всех концепций бессознательного. Как видим, для Фрейда бессознательное, с одной стороны, есть нечто реальное, действительно вызывающее навязчивое действие, а не только ярлык или способ выражения. Он этим как бы прямо возражает на положение Мюнстерберга, но, с другой стороны, какова же природа этого бессознательного, Фрейд не разъясняет.
Нам кажется, что Фрейд создает здесь известное понятие, которое трудно наглядно представить, но которое существует часто и в теориях физики. Бессознательная идея, говорит он, так же невозможна фактически, как невозможен невесомый, не производящий трения эфир. 1 Она не большей не меньше немыслима, чем математическое понятие "-1". По мнению автора, употреблять такие понятия можно; необходимо только ясно понимать, что мы говорим об отвлеченных понятиях, а не о фактах.
Но в этом-то как раз и заключается слабая сторона психоанализа, на которую указывал Э. Шпрангер. С одной стороны, бессознательное для Фрейда — способ описывать известные факты, т. е. система условных понятий, с другой — он настаивает на том, что бессознательное является фактом, оказывающим такое явное влияние, как навязчивое действие. Сам Фрейд в другой книге говорит, что он с охотой все эти психологические термины заменил бы физиологическими, но современная физиология не представляет таких понятий в его распоряжение.
Как нам кажется, эту же точку зрения, не называя Фрейда, последовательно выражает Э. Дале, говоря о том, что психические связи и действия или явления должны объясняться из психических же связей и причин, хотя бы для этого приходилось вступать иногда на путь более или менее широких гипотез. Физиологические толкования и аналогия по этой причине могут иметь только вспомогательное или провизорное эвристическое значение для собственных объяснительных задач и гипотез психологии, психологические построения и гипотезы представляют собой только мысленное продолжение описания однородных явлений в одной и той же самостоятельной системе действительности. Итак, задачи психологии как самостоятельной науки и теоретико-познавательные требования приписывают ей бороться против узурпационных попыток физиологии, не смущаться действительными или кажущимися пробелами и перерывами в картине нашей сознательной душевной жизни и искать их восполнения в таких звеньях или модификациях психического, которые не являются объектом полного, непосредственного и постоянного сознания, т. е. в элементах того, что называют подсознательным, малосознательным или бессознательным.
В диалектической психологии проблема бессознательного ставится совершенно иначе: там, где психическое принималось как оторванное и изолированное от физиологических процессов, обо всяком решительно явлении естествен был вопрос: психично ли оно, или физиологично? В первом случае проблема бессознательного решалась по пути Павлова, во втором — по пути понимающей психологии. Гартман и Мюнстерберг в проблеме бессознательного соответствуют Гуссерлю и Павлову в проблеме психологии вообще.
Для нас важно поставить вопрос так: психологично ли бессознательное, может ли оно рассматриваться в ряду однородных явлений, как известный момент в процессах поведения наряду с теми целостными психологическими процессами, о которых мы говорили выше? И на этот вопрос мы уже заранее дали ответ в нашем рассмотрении психики. Мы условились рассматривать психику как составное сложного процесса, который совершенно не покрывается его сознательной частью, и потому нам представляется, что в психологии совершенно законно говорить о психологически сознательном и о психологически бессознательном: бессознательное есть потенциально-сознательное.
Нам хотелось бы только указать на отличие этой точки зрения от точки зрения Фрейда. Для него понятие бессознательного является, как мы уже говорили, с одной стороны способом описания фактов, а с другой — чем-то реальным, что приводит к непосредственным действиям. Здесь и заключена вся проблема. Последний вопрос мы можем поставить так: допустим, что бессознательное психично и обладает всеми свойствами психического, кроме того, что оно не является сознательным переживанием. Но разве и сознательное психическое явление может непосредственно производить действие? Ведь, как мы говорили выше, во всех случаях, когда психическим явлениям приписывается действие, речь идет о том, что действие произвел весь психофизиологический целостный процесс, а не одна его психическая сторона. Таким образом, уже самый характер бессознательного, заключающийся в том, что оно оказывает влияние на сознательные процессы и поведение, требует признания его психофизиологическим явлением.
Другой вопрос заключается в том, что для описания фактов мы должны брать такие понятия, которые соответствуют природе этих фактов, и преимущество диалектической точки зрения на этот вопрос и заключается в утверждении, что бессознательное не психично и не физиологично, а психофизиологично или, вернее сказать, психологично. Данное определение соответствует реальной природе и реальным особенностям самого предмета, так как все явления поведения рассматриваются нами в плане целостных процессов.
Далее, мы хотели бы указать, что попытки выйти из тупика, в который старая психология была заведена неумением разрешать основные проблемы, связанные с психикой и сознанием, делались неоднократно. Например, В. Штерн пытается преодолеть этот тупик, введя понятие психофизических нейтральных функций и процессов, т. е. процессов, не являющихся ни физическими, ни психическими, но лежащими по ту сторону этого разделения.
Но ведь реально существуют только психическое и физическое, а нейтральной может быть лишь условная конструкция. Совершенно ясно, что такая условная конструкция будет нас всегда уводить от реального предмета, так как он существует действительно, и только диалектическая психология, утверждающая, что предмет психологии является не психофизически нейтральным, а психофизиологически единым целостным явлением, которое мы условно называем психологическим явлением, способна указать выход.
Все попытки, подобные попытке Штерна, знаменательны в том отношении, что они хотят разрушить созданное старой психологией мнение, будто между психическим и психологическим можно провести знак равенства, они показывают, что предметом психологии являются не психические явления, но нечто более сложное и целое, в состав которого психическое входит только как органический член и что можно было бы назвать психологическим. Только в раскрытии содержания этого понятия диалектическая психология резко расходится со всеми остальными попытками.
В заключение мы хотели бы указать, что все положительные достижения и субъективной, и объективной психологии находят свою действительную реализацию в той новой постановке вопроса, которую дает нам психология диалектическая.
У кажем сначала на один момент: уже субъективная психология обнаружила целый ряд свойств психических явлений, которые свое действительное объяснение, свою действительную оценку могут получить только в этой новой постановке вопроса. Так, старая психология отмечала в качестве особых отличительных свойств психических явлений их непосредственность, своеобразный способ их познания (самонаблюдение) или более или менее тесное отношение к личности, к «Я" и т. д. Ф. Брентано выдвинул как основной признак психических явлений их интенциональное отношение к объекту, или то, что они находятся в своеобразном, только для психических явлений характерном, отношении с объектом, т.е. своеобразным способом представляют этот объект или направлены на него.
Оставляя в стороне признак непосредственности, как чисто отрицательный признак, мы видим, что в новой постановке вопроса все такие свойства, как своеобразное представление предмета в психическом явлении, особая связь психических явлений с личностью, доступность их наблюдения или переживания только субъекту, — все это немаловажная, функциональная характеристика этих особых психологических процессов с их психической стороны. Все эти моменты, которые для старой психологии были просто догматами, оживают и становятся предметом исследования в новой психологии.
Возьмем другой момент, с противоположного конца психологии, но показывающий то же самое с не меньшей ясностью. Объективная психология в лице Дж. Уотсона пыталась подойти к проблеме бессознательного. Этот автор различает вербализованное и невербализованное поведение, указывая на то, что часть процессов поведения с самого начала сопровождается словами, может быть вызываема или замещена словесными процессами. Она нам подотчетна, как говорил Бехтерев. Другая часть невербальна, не связана со словами, а потому неподотчетна. Признак связи со словами выдвигал в свое время и Фрейд, указывавший, что бессознательными являются именно представления, разъединенные со словами.
На тесную связь вербализации и сознательности тех или иных процессов указывали и некоторые критики Фрейда, которые склонны приравнивать бессознательное к асоциальному, а асоциальное к невербальному; Уотсон также видит в вербализации основное отличие сознательного. Он прямо утверждает: все то, что Фрейд называет бессознательным, является в сущности невербальным. Из этого положения Уотсон делает два в высшей степени любопытных вывода. Согласно первому, мы потому «не можем вспомнить самых ранних событий детства, что они происходили тогда, когда поведение наше было еще не вербализовано, и поэтому самая ранняя часть нашей жизни навсегда остается для нас бессознательной. Второй вывод указывает на слабое место психоанализа, которое как раз и заключается в том, что посредством беседы, т. е. словесных реакций, врач пытается воздействовать на бессознательные, т. е. на не вербализованные, процессы.
Мы не хотим сказать сейчас, что эти положения Уотсона абсолютно правильны или что они должны стать исходным при анализе проблемы бессознательного, мы хотим сказать только, что то верное зерно, которое заключено в этой связи между бессознательньм и бессловесным (ее отмечают и другие авторы), может получить реальное осуществление и развитие только на почве диалектической психологии.
Читайте также:
Символдрама. Описание метода
Лежащего с закрытыми глазами на кушетке или сидящего в удобном кресле пациента вводят в состояние расслабления. В работе со взрослыми пациентами и подростками для этого используется техника, близкая к двум первым ступеням аутогенного трен ...
Психология осужденного
Исправительная психология изучает психологические основы ресоциализации - восстановления ранее нарушенных качеств личности, необходимых для полноценной ее жизнедеятельности в обществе. Пенитенциарная психология исследует проблемы эффектив ...
Смысловая
концепция травмы и стресса
Превращение события, ситуации из повседневного фактора в неповседневную экстремальную ситуацию высвечивает фундаментальный феномен личностного смысла, без учета которого невозможно психологически адекватно определить феномен стресса. Смыс ...
Навигация сайта